 | | Международный день театра наши самодеятельные артисты, заядлые театралы и просто зрители встретили двумя премьерами. В Малом зале СКДЦ «Современник» ребятишки посмотрели новый спектакль молодежного театра «Персона» - «По Щучьему веленью». А вот вечером этого же дня, в Большом зале состоялась премьера спектакля «Сон в руку» по мотивам пьесы А.П.Чехова «Медведь». Эту интригующую историю в одном действии горожанам преподнес их любимый народный музыкально-драматический театр Лесного.
|
Режиссер-постановщик Сергей Рудой поставил нынче классику. Правда, взялся за его, довольно нестандартную, пьесу : три героя, никаких особенных событий, которые как раз и взбадривают зрителя, проявляя попутно характеры , сплошные монологи и диалоги, несменяемый интерьер. Есть ведь, согласитесь, пьесы и повеселее, помноголюднее. «Ханума», например, или «Фигаро» - беспроигрышный вариант.
Однако режиссер взялся именно за «Медведя», и режиссера это не испугало. А то, с какой тщательностью были выписаны мизансцены, как хорошо владели актеры текстом. то, как «работал» свет, говорит о больших усилиях и самого Сергея Ивановича, и художников, и осветителей, и, разумеется актеров: Татьяны Алтуховой (помещица Елена Ивановна Попова), Сергея Сырова (помещик Григорий Степанович Смирнов), Валентины Белоусовой (Лукерья).
Зал был переполнен, и благодарный зритель Лесного буквально вкушал действо. Ясно, что никому и в голову не приходило каким-то образом оценивать работу самодеятельных артистов. Поставили спектакль, пригласили, показывают – низкий им поклон, честь им и хвала. Какие еще могут быть требования по большому-то счету?
Но мне почему-то кажется, что этой оценки ждут сами артисты. И режиссер. Ведь купаться в дифирамбах – совсем не значит двигаться вперед. Можно застрять на самопочитании и любовании. И будет жаль, если это (не дай Бог) случится.
Молодой помещик, бывший военный, игрок, куражир, любитель дружеских застолий, транжира и ловелас, проигравшись «в дым», однажды решает поправить свои финансовые дела и наведывается к должникам, дабы собрать денег на покрытие собственных долгов в банке. Покойный муж барыни Елены Ивановны Поповой – один из них.
Ну, разумеется, перед глазами Жаров (из телевизионного фильма «Медведь»), с его сочной харизмой, зычным голосом, ростом, вальяжностью и манерами малость опустившегося в постоянных застольях дворянина, когда-то блестящего кавалера и жуира. Сергею Сырову пришлось, надо сказать, трудновато. Если Жарову достаточно было презрительно оглядеть слугу с ног до головы, как бы при этом скользя глазом мимо, и это уже был образ, то Сырову надо было презрительное недоумение выражать иными сценическими средствами, дополняя натуру.
Понятно, театральная сцена – не телевизионная, камера выражения лица не приблизит. Но выразительность, громогласность и эту всеобъемлющую заполняемость всего пространства, коими обладал Жаров, надо было победить. Надо было представить зрителю героя так, чтобы никто не пожалел о том, что перед ним не «жаровский» помещик Смирнов, а наш, из Лесного, «сыровский».
И Сырову это, можно сказать, удалось. Помещик у него получился хоть и не столь громоподобный и безапелляционный , зато тактичный, субтильный и интеллигентный, даром, что в авторском образе - почти буян. Ну, и убедительный. Темперамент был задан актером самый тот. Тут тебе и легкость в общении и походке, хорошие (не забытые – нет!) манеры. А главное – соблюдена та самая диаграмма чувств, попеременно снижающих и повышающих накал жаркой, импульсивной готовности то идти в бой, то коленопреклониться.
Однако именно к «сыровскому» Смирнову совсем не хочется отнести презрительно-восхищенное, сказанное героиней упомянутого уже телевизионного фильма, немножко старомодное (через мягкий знак), но такое выразительное: «Медьведь!» Вовсе он получился не медведь. Почему? Вернемся к этому позже.
А пока - что же наша барыня?
Молодая вдова, по сути и не успевшая вкусить нормальной семейной жизни, бывшая жена пройдохи, дуэлянта, гуляки, «изменщика» и тоже транжира (ее приданого), вот уже седьмой годок коротает в деревенском поместье в одиночестве и печали. При ней лишь прислуга да неотвязные мысли о любимом муже.
Но вот вопрос: так ли уж любимом? Ведь, кроме слез и горя , он ничего ей не принес. Да вон еще и долги…
И тут мертвая тишина поместья, погруженного в траур, взрывается приездом молодого, импозантного мужчины, хоть и «хама», «наглого нарушителя чужого спокойствия» (на первых порах), но ведь молодого, интересного, с пульсирующей энергией жизни в глазах и во всем облике…
В любой женщине, признаем это, должно проснуться кокетство. Ну, как без него? Тем более, что муж – если честно - давным-давно забыт. Это так уж, для очистки совести, произносятся выспренные речи в его память. А на деле – что там помнить?! Его постоянные измены? Да и возраст у барыньки такой коварный, такой молодой…
Вот тут-то и зарыто лукавство классика. Та самая маленькая бомбочка, то самое ружье, которое непременно выстрелит в конце пьесы.
Но почему-то у Татьяны Алтуховой ни тени даже легкого кокетства, томления, так присущего избалованным барынькам, неосознанного женского желания понравиться гостю, несмотря на завесу траура и данного обета верности. Она четко в границах роли (без нюансов) проговаривает свой текст, иногда лишь меняя тональность – этого, собственно, требует смысл сказанного. Ее передвижения по сцене бестолковы. Турнюры носит тяжеловато. А большей частью она сидит на кушетке. Застыв временами, как изваяние, на краю сцены, она , без каких-либо промежуточных и таких естественных в данной ситуации телодвижений, честно пережидает монологи двух других героев. В эти моменты особенно заметно, как уродует симпатичную головку актрисы неграмотно подобранный, старящий ее, парик. И какой у нее жуткий костюм! Даже в трауре эта красивая в жизни женщина должна бы быть просто обольстительной!
И тут (зная пьесу – у Чехова она вообще-то определена как водевиль), начинаешь замечать, что, несмотря на природную привлекательность, бойкость в слове, барынька совсем не интересует гостя. Как она ни разу даже не «стрельнула» в него заинтересованным глазом, так и он проявляет всю пьесу абсолютное к ней равнодушие. Но ведь у Чехова-то совсем все не так! Ведь медведем она его в сердцах называет вовсе не за то, что он такой громкий и неуклюжий, не за то. Что стреляться с ней бросился, а за то, что, влюбившись в нее с первого взгляда, он ни в коем случае не хочет этого признать и открыть! А ей так этого хочется!
Ах, Антон Палыч, Антон Палыч! Лукавый вы наш! Ведь ружье-то в конце пьесы все же стреляет! Любовь побеждает. Старая жизнь одинокой барыньки взорвана и перевернута этим «хамом» и «невеждой», этим «монстром проклятым», этим «медведем»! Пришла новая. Под звон церковных колоколов. Новая и счастливая.
…Вот только отчего же, еще до колокольного перезвона, спектакль заканчивается той же мизансценой, с которой начался: унылой, полуосвещенной, с характерным проходом на заднем плане каких-то мифических теней, с грустью одиночества и безысходности, усугубляемой мелодией из пьесы «Октябрь» П.И.Чайковского – символа угасания жизни?
Что это было? Попытка режиссера «закольцевать» спектакль? Но последующие колокола все-равно «перетянули». Потому что они звенели – именно в духе Чехова, извещая о венчании двух душ, двух жизней, двух сердец.
В таком случае режиссерская попытка не есть находка. Как, впрочем, и с прочтением (а точнее – с непрочтением) женского начала в роли барыни Елены Ивановны Поповой и мужского – в роли «медведя». Как, впрочем, и с несколько затянутыми (особенно в начале спектакля) сценами «про Лукерью». Долго, долго… действо входило в действо.
Но, есть же такое понятие, как «разыгрываться». Каждый спектакль, как правило, после премьеры еще разыгрывается. До совершенства. До самого, самого донышка. Стало быть, есть и шанс кое-что пересмотреть, подправить, дошлифовать.
Однако не будем так уж строги. Дело-то сделано большое. И весьма благодарное. Спектаклю дана жизнь. Причем, повторюсь, на сцене самодеятельного театра. А серьезные требования к нему лишь подтверждают высокий статус сильного театра, победителя Первого театрального конкурса «Территория культуры Росатома». Театра с сильными актерами. |
